Кабинет по Защите от Темных Искусств
11:15, четверг, 3 января 1980 год

Бен одиноко брел по коридорам замка и переваривал все увиденное и услышанное на уроке Защиты. Хаффлпаффцу откровенно не понравилось то, с каким апломбом вела урок профессор Олсбери. Он и раньше замечал некоторую долю колючести в ее подаче нового материала ученикам и даже в обыденном общении со студентами и своими коллегами, хотя лучше сказать "необщении": казалось, что Инфанта, несмотря на свой юный возраст, озлобилась на мир и в своем желании мести морально крушила всех и вся на своем пути. Поссибли подозревал, что причиной такого поведения может быть какая-то личная драма, возможно, семейная, хотя скорее любовная, и даже оправдывал ее в своих глазах, однако то с каким остервенением Олсбери доказывала ему свою точку зрения, отвергая любую попытку на мирную оппозиционность, вывело Бена из состояния душевного равновесия и породило в душе зачатки антипатии.
- Возможно, она почувствовала опасность с моей стороны, - задумчиво шагая по замку, размышлял парень. Его взгляд был направлен прямо под ноги, а руки заведены за спину и сцеплены в замок. - Да, наверно, она решила, что я напишу кляузу в попечительский совет. И что? Это давало ей право запугивать всех? Она должна была знать, что своим решением пойти против воли Министерства ступает на скользкую дорожку, или надеялась, что все как один поймут и примут? Неосмотрительно, - последнее слово упреком прозвучало в голове Поссибли, не терпевшего любоuj проявлениz необдуманности в принципе, а уж со стороны людей, занимавших определенное положение, тем более.
Бенедикт считал, что прав, однако его мнения не разделял Мартин, глаза которого заблестели огнями будущего аврора после слов преподавательницы. После урока О'Нолан сказал другу не ждать его и поспешно выгнал за дверь, а сам, кажется, остался в кабинете. Зачем? Кто знает, хотя у Бена и были подозрения: в силу своей глубоко увлекающейся натуры Марти было легко манипулировать и заражать своими идеями. Поссибли готов был зуб отдать, если тот не пошел выказывать знаки уважения Олсбери, а его выгнал по причине возникшего напряжение в их с профессором взаимоотношениях.
Иветта же выглядела не такой воодушевленной, как О'Нолан, но и не настолько антогонистично настроенной, как Поссибли, - она словно застряла где-то посредине и явственно чувствовала дискомфорность подобного положения вещей. Олсбери впечатлила ее — это без сомнения, но в то же время и напугала. Те же чувства испытывали и некоторые другие студенты их курса. Инфанта за один урок сумела подорвать основы привычного мироустройства хогвартцев.

Отредактировано Бенедикт Поссибли (2010-12-26 12:52:12)

На стене прямо над Беном постепенно росла чья-то тень, нависая над хаффлпаффцем своей темнотой. Первоначально Поссибли не обращал внимание на эту особенность, погруженный в свои размышления о профессоре Олсбери, — мало ли кто бродит по коридорам в разгар учебного дня - но когда тень очертила на каменной кладке замка контур занесенной волшебной палочки, что-то щелкнуло в голове и сознание наполнилось криком ночных птиц, спасавшихся этой ночью от атаки оборотней. Путаясь в своих мыслях, Бенедикт обернулся в тот момент, когда с палочки сорвалось заклинание и потоком темной энергии устремилось в направлении парня, но пролетело мимо буквально в паре дюймов от головы хаффлпаффца. Стрелявшим оказался охотник команды противника, на которого и воззрился Бен расширившимися от удивления глазами.
- С такого расстояние не промахиваются, - пронеслась в голове шальная мысль, которую тут же подхватил птичий гул и унес в свой шумный хоровод.
Все еще не произнося ни слова, не издавая ни звука, хаффлпаффец обернулся к стене, в которую попало заклятие. Ничего, казалось бы, особенного: та стояла так, словно ничего и не произошло, как и положено стене, с тем малым исключением, что на ее поверхности появился замысловатый символ. По спине покатился холодный пот.
- Фрэнк говорил, что темномагические проклятия всегда оставляют после себя метки, - сглотнув подступивший к горлу комок, вспомнил Поссибли. Рука медленно поползла в сторону волшебной палочки: парень понимал, что дела у него плохи.
- Что тебе надо от меня? - оборачиваясь к болгарину, осипшим от волнения голосом вопросил он. Чтобы выиграть время на то, чтобы добраться до палочки, он решил заболтать дурмстрангца. - Если бы ты хотел причинить мне вред, то не промахнулся бы, - продолжил Бен, вглядываясь в лицо пребывавшего, кажется, в не меньшем смятении Зографа.

Ответом на вопрос Бену послужило многозначительное молчание и какой-то нечеловеческий взгляд, которым наградил его болгарин. Казалось, что тот был не в себе. Хаффлпаффец не знал, что и думать, наблюдая за его столь разительной переменой, случившейся с, пожалуй, самым дружелюбным из игроков команды противников, и тут в воздухе пронеслось еще одно заклятие, лишившее Поссибли последней возможности на решение уравнения с неизвестной в лице Зографа и, вероятно, мирного исхода событий - парень в непроизвольном жесте отчаяния лишь успел протянуть руку к выпорхнувшей из кармана палочке и поймать пальцами пустоту. Невольно вспомнились слова профессора Олсбери, и горечь раскаяния приправила блюдо острых ощущений, испытываемых Бенедиктом в то мгновение.
- Стой! - только успел воскликнуть хаффлпаффец, заметив, что дурмстранговец вновь заносит палочку для атаки. Попадание - ноги невольно обмякли и подкосились, так что парень лицом вниз полетел на пол. Среагировав в последнюю секунду, он успел подставить руки и приземлиться на них - локти в кровь, а ладони временно потеряли чувствительность. От того, как быстро все происходило, Поссибли не сразу ощутил холод каменного пола замка, а когда понял, что случилось, его накрыло еще одно заклятие.
- А-а-а-а!!! - вторя поднявшемуся в ушах визгу, которому принялись подпевать ночные птицы, все еще сидевших в голове парня, сам завопил Бенедикт.
Неспособный встать, он лбом прижался к полу, ощущая, как кровь сочится из разодранных локтей, и что есть мочи кричал. Но этого было мало - недостаточно, чтобы избавиться от шума в голове, который разрывал его мозг на куски. Парень кричал неосознанно, инстинктивно, пытаясь тем самым избавиться от терзавших его звуков, стараясь выпустить их наружу, но тщетно.
Перед глазами все поплыло, а руки сжались в кулаки. Обезоруженный и беспомощный, он лежал перед своим мучителем в разгар учебного дня в самом безопасном в мире месте - в школе чародейства и волшебства "Хогвартс".

Заклятие один за другим спали, но в голове все еще эхом отдавался поднявшийся шум. Бен перестал кричать, но не торопился подниматься с пола, прижавшись лбом к нему так, словно хотел слиться с камнем воедино, поглотить его или быть поглощенным им. Хаффлпаффец вновь ощутил свои ноги, ладоням же вернулась былая чувствительность, и тогда парень испытал всю прелесть разбитых в кровь локтей.
- Что он делает? – переводя дыхание, думал Поссибли и вместе с тем напрягал слух, чтобы в критический момент совершить марш-бросок, если он потребуется. – Играет?
Секунда, другая, но Зограф бездействовал, до обострившегося слуха хогвартса доносилось лишь его тяжелое дыхание. К тому времени Бен уже свыкся с болью растерзанной плоти и воспаленного мозга и, подтянув к себе ноги, сел на пятки. Наконец он поднял глаза на Феликса.
- Он не похож на человека, добровольно идущего на преступление, - констатировал парень, проанализировав эмоциональное и физическое состояние иностранного студента.
Так или иначе, а шаги в свою сторону Бен воспринял крайне болезненно. Боковым зрением определив, где покоилась с миром палочка, Поссибли все также не сводил с противника взгляда и, к своему удивлению, обнаружил мгновенное преображение Зографа – ни тени сомнения, ни капли сострадания. Эта трансформация стала сигналом к действиям для хаффлпаффца: сумев пренебречь болью, он рывком кинулся к своей палочке, благо лежавшей у стены за пару шагов от парня. И тут его накрыла нечеловеческая боль.
- Не может быть! – была последняя мысль Поссибли, отчетливо расслышавшего в гнетущей тишине коридора непростительное заклятие.
Глупо пытаться описывать ощущение человека, которого пронзили сразу миллионом иголок, когда болит каждая клеточка тела, сердце бьется как сумасшедшее и ты перестаешь чувствовать себя сознательным существом – просто растворяешься в боле. Никаких криков, стонов, стенаний – больше нет, лишь стеклянный взгляд да сбивчивое дыхание. Бен червяком извивался на полу у ног Зографа, а внутри него царила боль под аккомпанемент хора ночных птиц.
- Нет-нет-нет! – руки лихорадочно принялись бродить по телу, ощупывая его, словно в надежде что-то найти или… скрыть. – Не надо! Нет! - из глаз брызнули слезы отчаяния, а сам парень свернулся в позу зародыша и вновь принялся кого-то уговаривать «не быть». – Пожалуйста, нет! Не надо! Больше не надо!
Воронье карканье, совиное уханье, пение экзотических птиц перекрыли ту неописуемую боль, источником который был дурмстранговец, и тем самым повредили сознание хаффлпаффца. Одни страдания сменились другими: теперь Бен явственно чувствовал, что внутри него сидит птица. Он ощущал ее перья, которые касались его внутренних органов, лапки с острыми коготками, упершимися в клубок толстой кишки, и прохладный клюв, которым она пыталась проделать себе путь на свободу – прочь из клетки человеческих ребер. Поссибли просил ее, умолял, но птица не внимала мольбам хаффлпаффца и продолжала клевать его изнутри, нервно копошась и переступая.
Обезумев от своих страданий, хаффлпаффец по стене с трудом вскарабкался на ноги. Его била мелкая дрожь, но он все силы прикладывал к тому, чтобы не дать вырваться птице на свободу, словно вместе с ней из него выпорхнет его жизнь.
Отчаяние мерной ложкой подливало масло в огонь тактильного галлюциноза, когда в голове у парня что-то перемкнуло. Он, все также опираясь о стену, с неподдельной злобой воззрился на Зографа, стоявшего у окна, пока птица внутри все клевала и клевала его. Ощущение приближавшегося конца дало сил Бену, и он с криком ярости кинулся на врага.
Все случилось быстро: Поссибли просто с разбегу врезался в дурмстрангца. Раздался звук разбивающегося стекла.

==> Сент-Мунго

>>> Кабинет прорицаний
3 января 1980 года, 11:20 - 11:30

- Скорее, профессор, мы можем опоздать! - подгоняла девушка преподавательницу по предсказаниям, которая неуклюже пыталась поспевать за юной спортсменкой. Они бежали по лестницам Хогвартса, минуя один пролет за другим, все вниз и вниз. Иногда Элизабет оборачивалась и подбадривала свою спутницу, удивляясь тому, почему она не летит — схожесть предсказательницы со стрекозой была поразительной.
- Кажется, кто-то уже пострадал! - не унималась гриффиндорка, и подтверждением ее слов стал истошный вопль, раздавшийся на одном из нижних этажей.
Волосы бегуньи, забранные в свободный хвост, метались из стороны в сторону, как маятник, а то и вовсе взлетали вверх. Бежать на каблуках — рискованная затея, а уж тем более по лестнице — полнейшее безумие. Но Харт неслась как заведенная, закинув галстук цветов факультета на плечо.
- Слышите? Снова! - уже не оборачиваясь, оповещала профессора Трелони она. - Ну, скорее же! От вас зависят многие жизни!
Лиззи виртуозно сумела запудрить мозги преподавательнице. После занятия, воодушевленная пережитой пары и тем, что ей предстояло провернуть, гриффиндорка спровадила подругу и дождалась, когда они с профессором останутся тет-а-тет. В Харт, безусловно, погибала драматическая актриса — она сумела изобразить такое страдание и муки бессилия, что Трелони купилась как малое дитя. Девушка нагородила той с три короба, а новенькая проглотила наживку вместе с крючком и пустилась бежать вслед за Элизабет.
- Мерлин, похоже, что к кому-то мы уже опоздали! - схватившись за голову, крикнула через плечо гриффиндорка спешившей следом преподавательнице. - Никуда не сворачивайте! Мы должны успеть помочь другим! - проинструктировала ту юная Харт и кинулась дальше по коридору, когда они сумели без накладок спуститься вниз.
Никто не должен был мешать им, и Элизабет не собиралась этого допускать. Необходимость выполнить задание во что бы то ни стало сидела в ее голове, и она не хотела подводить Его. Он разрешил ей все, и гриффиндорка интуитивно знала, что при необходимости она воспользуется предоставленной ей свободой действия. Поэтому когда впереди девушка заметила чью-то тень, то незаметно для свой спутницы извлекла волшебную палочку из ножен.
- Conjunctivitus! - одними губами произнесла Лиззи и решительно рассекла воздух перед собой. Убедившись, что заклятие подействовало, гриффиндорка завершила свою произвольную программу, устранив препятствие с дороги. - Stupefy!
Кем бы ни был тот несчастный, но его как ветром сдуло, благодаря незаметным профессору манипуляциям девушки. Пока ей все удавалось. Они миновали уже почти весь замок и бежали к дверям, когда раздался звук разбивающегося стекла. Харт обернулась — Трелони все еще следовала за ней с расширившимися от ужаса глазами.
- Профессор, нам нужно в Хогсмид! Торопитесь! - вновь крикнула гриффиндорка преподавательнице, когда они оказались на улице.

_________________________________
Conjunctivitus - заклятие, поражающее глаза.
Stupefy – оглушающее заклятие (сшибает с ног).

Зима. В горах Болгарии сугробы высоки и глубоки, но это никогда не вызывало дискомфорта или раздражения. Здесь же, каждый раз утопая в искусственно-созданных провинившимися студентами сугробах, которые смели с узких тропинок к стенам замка просто потому, что надо было что-то убрать, я сыпал проклятия на головы всех, проваливаясь то по колено, то лишь по щиколотку, но каждый раз испытывая режущую боль в вывихнутой ноге. Я промок окончательно, но не чувствовал холода. Только жар. Я еле заметно дрожал от охватившего меня возбуждения. Вскоре мои ноги почувствовали твердую почву – заледенелый камень дорожки к главным дверям школы. Открытым дверям, что меня только обрадовало. Я резким движением одернул перекрутившуюся мантию, скинув с нее комья талого снега, и, все так же хромая, продолжил уже совсем короткий путь до школы. Боги, хотя, скорее, Дьявол был ко мне благосклонен: подойдя к дверям, я увидел ее. Она стремительно выбежала на улицу, что-то выкрикивая следовавшей за ней преподавательницей прорицаний. Зачем-то она была тоже нужна… но нет, сейчас мне совершенно точно нужна Элизабет: такая неприступная, такая высокомерная, такая сексуальная. Я остановился перед ними, тяжело дыша, не произнося ни слова и лишь наблюдая за ними исподлобья. Я видел перед собой только Харт и мои губы расползались в странной полуулыбке. От прежнего смятения и страха перед самим собой и обстоятельствами не осталось и следа. Я был готов действовать, нужно всего лишь направить палочку и произнести заклятие, которое уже вертелось на языке. Всего секунда… Но, неожиданно, ситуация вновь изменилась: передо мной возникло взволнованное лицо профессора Трелони. Я заморгал, словно бы не узнав ее или не поняв ее слов. Секундная заминка, во время которой я взирал на юную преподавательницу пустым взглядом, хотя выражение моего лица явственно демонстрировало озлобленность и решимость.
- С дороги, – сквозь зубы процедил я, властно пытаясь отвести ее свободной рукой от себя, и в следующее же мгновение произнес, - Levicorpus, – направив палочку в сторону Элизабет. Отвлекающий маневр, чтобы устранить и стоящую рядом Трелони. – Stupefy! – несколько секунд и я уже забыл о прорицательнице, приближаясь к Харт с поднятой палочкой. Я не ощущал того триумфа, на который рассчитывал. Я знал, что делаю, но это все равно, где-то глубоко внутри меня, казалось мне неправильным. Я должен был ее отпустить – так было надо. Но я не управлял своим телом и своим разумом. Я больше даже не пытался их подчинить себе, став сторонним наблюдателем своих собственных действий, которые с каждым разом давались все легче и легче, не принося удовлетворения, но и не расстраивая. Я был пуст, как выпитый до дна бокал. Просто существовал, чтобы выполнять чью-то волю. И сейчас было нужно напасть. И, возможно, убить.

Кабинет прорицаний
3 января 1980 года. Время второго урока.

Наверное, еще утром, когда Пивз сразил Феликса прицельным пирожным залпом, следовало сообразить, что так просто все не кончится, что это только первая ласточка надвигающейся перемены настроения своенравной госпожи Фортуны. Чем болгары заслужили эту опалу было совершенно непонятно, но вторую горькую волну ее последствий они ощутили сразу же после урока прорицания. Точнее, ощутили ее Македонски и Левски, которые, замешкавшись, уходили из кабинета последними. Зограф таинственнейшим образом исчез, как только прозвенел звонок, стоило лишь Елеазару проявить неосторожность и всего на пару секунд отвести от него взгляд, чтобы уложить школьные принадлежности в сумку. Оба Димитрова их тоже покинули, правда, менее загадочно, так как их удаляющиеся спины еще некоторое время маячили в толпе студентов Хогвартса, так что на второй урок капитан и ловец отправились вдвоем. Тут-то все и началось.
Вращающиеся лестницы словно кто-то сглазил – они упорно отправляли незадачливых болгар то не в тот коридор, то не на тот этаж, пока, в конечном счете, не разлучили их с трагизмом, достойным самого великого Шекспира. Некоторое время земляки с завидным упорством пытались воссоединится, выкрикивая друг другу слова утешения и смутные указания к действию, которые ничуть не помогали, пока, внезапно, ступени под ногами Левски не исчезли, и он плашмя не скатился вниз с вершины лестницы, отчего его перманентное состояние безрадостности наверное лишь усугубилось. С минуту проклятия капитана еще доносились этажом ниже, а затем и вовсе прекратились и Елеазар, который ничем не мог помочь другу, остался один.
Долго ли, коротко ли ловец мыкался между небом и землей, сказать он не мог, только, оказавшись наконец в холле, откуда узкий, Богом забытый коридор вел к кабинету где, как сообщал надежный источник, изучают магические камни, чувствовал себя измотанным и несчастным, как после сокрушительного проигрыша на квиддичном поле. Урок, должно быть, уже давно начался, так как коридор был абсолютно пуст. Ловец спешил, надеясь, что Левски повезло больше и он сейчас впитывает знания в окружении земляков. Внезапно откуда-то сверху до его ушей донесся душераздирающий вопль ужаса и боли, подхваченный и многократно усиленный эхом. Болгарин остановился, находясь уже в высокой коридорной арке, обернулся. Логика подсказывала, что это, должно быть, выходка одного из свихнувшихся школьных привидений, вроде загробных завываний Кровавого Барона в слизеринской гостиной, иногда будивших иностранцев посреди ночи.
- Чокнутые… - сквозь зубы процедил Елеазар и, постояв еще немного, прислушиваясь, двинулся дальше, но через пару шагов был остановлен новым криком и звоном бьющегося стекла. До конца не веря в серьезность происходящего, он все же повернул назад, и увидел знакомую белокурую гриффиндорку, имени которой не помнил, на всех парах летящую по ступеням в холл, и за нею непонятно откуда взявшуюся профессора Трелони. И это было последнее, что Македонски увидел четко третьего января. Будь он готов к нападению в стенах школы, наверняка сумел бы вовремя отреагировать на вскинутую палочку в руках девушки, но
- Conjunctivitus! - одними губами произнесла Лиззи и решительно рассекла воздух перед собой. Убедившись, что заклятие подействовало, гриффиндорка завершила свою произвольную программу, устранив препятствие с дороги. - Stupefy!
неожиданность атаки застигла его врасплох. Первое заклятие попало точно в цель, толкнуло к стоящим в проеме доспехам, и мир померк. Второе вихрем пронеслось уже где-то высоко над головой, когда болгарин, потеряв равновесие, съехал на пол и свалился в непонятно откуда взявшуюся щель, как оказалось позднее - пространство между стеной и рыцарским снаряжением. Добивать его не стали. Топот шагов промчался мимо. Кое-как достав палочку, Македонски направил ее на себя и пробормотал:
- Finite Incantatem.
Тьма рассеялась, но четкости окружающий мир не приобрел, возникнув перед глазами в виде расплывающихся цветных пятен и очертаний, словно он смотрел сквозь рельефную, грязную призму. Толкнув доспехи, которые с грохотом упали на пол, ловец поднялся на ноги и, пошатываясь, неуверенно, как во сне, устремился в холл, понимая лишь, что в школе творится какая-то чертовщина и он жутко зол. Выглянув в распахнутые настежь двери, из которых пахнуло морозом, Македонски показалось, что на фоне сплошного белого мелькнуло и скрылось пятно цвета шалей мисс Трелони, и он со всей возможной для себя скоростью бросился следом.
В лицо ударил порыв ветра, легкие наполнились свежим, обжигающе холодным воздухом и на миг зрение, кажется, улучшилось, но потом искрящийся на солнце снег ослепил еще больше.  Сквозь режущую боль и выступившие на глазах слезы он различил три силуэта – один, болтающийся в воздухе, еще один неподвижный и третий, окутанный цветастыми разводами шалей, лежащий в сугробе. Кто есть кто болгарин не разобрал, но догадался, что слетевшие с катушек блондинка и прорицательница, возможно, надышавшись тех зловонных курений, до сих пор, наверное, чадящих в кабинете прорицания, возможно, имея более глубинные причины, изувечили кого-то на верхнем этаже, потом напали на него и сейчас нашли себе новую жертву. Вскинув волшебную палочку, и веря и не веря, что весь этот сюрреализм может происходить на самом деле, он направил ее в сторону черного пятна, подвесившего другое черное пятно вверх тормашками, не имея ни времени, ни возможности прицелиться и скомандовал:
- Petrificus Totalus!

__________________________________
Conjunctivitus - заклятие, поражающее глаза.
Stupefy – оглушающее заклятие (сшибает с ног).
Finite Inkantem - прекращение действия почти любого заклинания.
Petrificus Totalus - полная блокировка тела.

Ускорив свое продвижение к цели, и без того напоминающее неуклюжее переваливание циркового медведя, вставшего на задние лапы он, путаясь в мантии, застревая в сугробах, спешил изо всех сил. Потом, в каких-нибудь десяти ярдах от места потасовки, панорама внезапно перевернулась, приняв вертикальное положение. И, пока ловец, выплевывая снег, на ощупь искал оброненную палочку, картина боя успела значительно видоизменится: обе фурии теперь позорно спасались бегством – по мнению Елеазара, продолжающего выглядывать из сугроба как разведчик с неважной маскировкой, так скатертью дорожка - а тот, кто дал им отпор почему-то извивался на земле как гусеница в паутине, еще к тому же, выкрикивая указания на болгарском языке.
Откуда здесь взялась "гусеница" с голосом Зографа, который сейчас должен быть на занятиях вместе с остальными, а не бесцельно блуждать по школьному двору? почему появление Феликса на пути этих дамочек выглядит так подозрительно неслучайным? – этими вопросами Македонски некогда было задаваться.
Ему не хватило каких-нибудь жалких секунд, чтобы увидеть всю ужасную ошибочность первых выводов, и понять, что земляка слушать не следовало. Но как же в этой непростой, опасной ситуации не слушать человека, с которым на протяжении нескольких лет десять месяцев из двенадцати поровну делил все радости и печали школьной жизни и небезосновательно считал надежным другом? Как же не слушать его призыв остановить Харт и Трелони, тем более, когда ты увидел, насколько позволял поглотивший мир туман, что второпях перепутал преступника с жертвой?
Но по прошествии тех самых секунд, когда Зограф разоблачил себя, швырнув в волшебниц непростительным заклятьем, которым ну никак не мог владеть Феликс Зограф, охотник болгарской школьной команды по квиддичу, добряк и просто отличный парень, до Елеазара дошло, что не стоило, поддавшись на провокацию, пытаться остановить удаляющихся ведьм посредством заклинаний летучемышиного сглаза*, наступая на собственные же принципы не воевать с девушками и никогда не нападать со спины. Или нет, стоило, учитывая, что капитан хогвартской сборной сделала с ним несколько минут назад, и с тем несчастным, что кричал на верхнем этаже. Стоило, конечно стоило. И Феликса тоже необходимо обезвредить, пока он – как знать – не решил поупражняться в каком-нибудь из трех самых страшных заклинаний на тех, кто находится поближе. Еще на уроке прорицания нужно было понять, что с Зографом твориться что-то неладное. Вязать, вязать всех, а потом светлые головы пускай разбираются, что к чему.
И, направив волшебную палочку на друга, Македонски совершил, наверное, самый правильный поступок за весь день - полностью сконцентрировавшись, как учили, мысленно произнес: Expelliarmus.

______________________________
* Vespertilious (Bat-Boggy Hex) - Летучемышинный Сглаз. При наложении лицо жертвы облепляют летучие мыши
Expelliarmus – обезоруживающее заклятие, используемое в основном на дуэлях. Все, что бы не держал противник в руках оказывается у заклинателя.